Из детства… в концлагерь
18 марта 2015 года. №11
Война не делала различий между детьми и взрослыми. Уравняла кровавым ранжиром всех. Но особо прошлась по детским судьбам. Только она, проклятая, может оставить горестный, незаживающий рубец на всю оставшуюся жизнь. И вспоминать её – всё равно что оказаться в круге ада.
Детство Альберта Зерафина неразрывно связано с войной и потерями.
ДОШЛИ ДО ЕВРОПЫ
Было воскресенье – этот факт очень хорошо отпечатался в памяти Альберта Эмельяновича ЗЕРАФИНА, хотя в 1943 году, когда немцы оцепили родную деревню в Хмельницкой области, ему исполнилось всего лишь 5 лет.
Времени на сборы было немного, от силы полчаса. После этого их и жителей соседней деревни на бричках под конвоем повезли в сторону станции.
– На станции погрузили в вагоны и повезли, – вспоминает Альберт Эмельянович. – По пути мы видели, как по обочинам стояли сгоревшие танки, разбитые самолёты. Даже наш поезд, и тот бомбили, но кто именно – неизвестно. Просто бомбили. Паровоз останавливался, состав оцеплялся, все уходили в лес, а нас оставляли. Потом мы спрашивали, зачем нужны были остановки. Говорили, что если снаряд попадёт на ходу, больше вагонов пойдёт под откос, а стоящему вреда меньше. Бывало, мы открывали двери, выскакивали и тоже бежали в лес. Потом нас всех опять собирали, и пешком мы шли до ближайшего населённого пункта или станции, а там снова или же на поезд сажали, или же на брички. А то и пешком маршировали. Вот так добрались до самой Европы. Всю дорогу пешком, на бричках, на поезде.
ХОТЬ БЫ ВСЕ ВЫЖИЛИ…
43–й год – самый разгар Великой Отечественной войны. Людей часто перераспределяли и перевозили из одного лагеря в другой. На счету Альберта Зерафина «Гросс Линденау» в Чехии и германский «Ратибор».
– Когда из концлагеря в концлагерь перевозили – или на лошадях, или пешком, обязательно в пути вырастал большой ангар. И висели в нём распылители, как душ. И огромная печь горела, аж гул стоял. Как заходишь, сразу всех раздевали догола, всю одежду в ту печь кидали. И мать всегда плакала. Мы спрашивали, почему она плачет? А она говорила: «Хоть бы мы вышли отсюда. Чтоб живыми вышли».
Через ужасы концлагеря наш герой прошёл вместе с родными. Вспоминать тяжело, и Альберт Эмельянович не скрывает слёз.
– Я удивляюсь матери моей, как она могла так долго нас всех вместе сохранить, – говорит он. – У мамы нас четверо было, чуть не до конца войны все вместе жили. А вот в «Ратиборе» уже перед самым освобождением забрали двоих: брата и сестру. Пришли как–то вечером за старшим братом: «Мол, мальчик ваш заболел». Забрали. А утром приходят и говорят, что он умер. Мать чуть с ума не сошла. Говорит, что дети её никогда не болели. А потом, через пять или шесть дней, сестрёнку младшую забрали. Тоже вечером пришли, а утром сказали, что умерла. Так вот двоих из семьи и потеряли. На похороны не пустили, а только на следующий день дали номер могилки. А кто его знает, кто там лежал? Мать до самых последних дней плакала.
НЕКУДА БЫЛО ДЕВАТЬСЯ
В лагерях, где была его семья, со слов Зерафина, детей от родителей не забирали. Разве что взрослые уходили каждый день работать, а самые младшие узники были предоставлены сами себе:
– Хозяева приходят, заявку подают, сколько им человек надо. Людей строем выводили, увозили и привозили. Некоторые, узнавая, что у матери нашей четверо детей, помогали, давали с собой хлеб, но большинство так не делало. А мы делали, что хотели. Находили люки, по этим люкам к речке выходили. Никто из немцев не знал, даже родители не знали. Сами потихоньку уходили и лазили. Что характерно, старшие никогда не бросали младших. Всегда вместе были, старались, чтоб никто не потерялся.
Кормили в лагерях брокколи–супом. Было страшно невкусно, но деваться некуда. Приходилось питаться, чем дают.
– Когда нас освободили, власти никакой не было ещё, а кушать хотелось, мы по домам ходили. У нас были сумочки небольшие вязаные, мы с ними уже потом и в школу ходили. Просили картошку иногда, всего одну–две картошины. Некоторые давали, а некоторые увидят, что идут – р–раз! – закрылись, и всё. И по–русски, и по–немецки, и по–украински научились просить. По–всякому разговаривали…
СТРАШНЫЕ БЫЛИ ГОДЫ
День Победы Альберт Эмельянович помнит плохо – их в тот момент уже везли домой. Зато прекрасно помнит, как увидели советских солдат рядом с лагерем.
– Хорошо помню, как строем солдаты прошли через город. И наш лагерь тоже освободили. Ну – как освободили? Они, видать, узнали, немцы–то, что наступают русские, и уже за три–четыре дня ушли. Нас бросили. Мы там были сами по себе. Когда пришла Красная Армия, стали всех собирать, документацию оформлять.
А спустя несколько недель уже бывших узников увезли той же дорогой, по которой они и пришли в Европу. Говорили – домой, в Украину. Но доехали лишь до Бреста.
– До Бреста доехали, а потом – в Казахстан. Какой там домой! Тоже очень плохо ехали. Босые, голые. На ногах обувь такая – стукалки деревянные, обтянутые кожей. Когда идёшь куда–то, обязательно стук слышно. До Самары мы добирались ещё в вагонах, по два человека на место. Здесь долгая остановка произошла. На шпалах сидели, ждали вагоны в эту сторону. А потом, помню, подошёл угольный, нас на уголь прямо погрузили и повезли уже в Актюбинск.
Приехала семья на новое незнакомое место глубокой осенью. Жить определили в посёлок недалеко от города. Будущий совхоз «Пригородный». В пути Альберт Зерафин заболел воспалением лёгких, год не поднимался – из–за осложнения отказали ноги.
В «Пригородном» вырос. Состоялся как человек.
В 1971 году перебрался жить в город.
На родину, в Украину, так ни разу и не съездил. Войну вспоминает со слезами.
– Страшные были годы, – вздыхает Альберт Эмельянович. – Иногда в кино показывают: вагоны под откос летят, люди бегут, стреляют. Всё жду: вдруг там кто знакомый мелькнёт. Но страшнее, когда сам там находишься. Крики, плач. Люди бегут и падают – кто упал, кто поранился. А ещё бомбят, летят осколки. Что в кино показывают – это ерунда…
Ксения ВИШЕНИНА,
Фото автора
