«Папе плохо, приезжай!»
– Я до сих пор не могу понять, как мой отец смог заболеть. С марта, как только в стране объявили ЧС, он перестал выходить из квартиры, хоть это порой и было очень тяжело. Папа никогда особо не жаловался на здоровье, хоть ему и было 82 года, в хорошую погоду мог легко пройти несколько километров. Всё началось с того, что 13–го июня отец стал плохо себя чувствовать. Симптомы напоминали обычный грипп, только в горле сильно першило. К врачу он не обращался, обычные лекарства в первое время помогали. Через 5 дней лекарства перестали помогать, и мы решили вызвать скорую. Бригада приехала быстро, сделали какой–то укол, у отца взяли анализ ПЦР и уехали. Отцу стало лучше, на следующий день он даже попил чай, как обычно, но к вечеру ему стало хуже.
2–го июня утром мне позвонила взволнованная сестра.
– Папе очень плохо. Он странно дышит. Приезжай скорее! – сказала она.
Папа, и правда, дышал очень странно: не грудью, а животом. Он был в сознании, но ничего не понимал и не мог говорить. Иногда сознание возвращалось к нему, и он показывал губами, что хочет пить. Напоить его из кружки не получалось, и я смачивал в воде ватку. Папа жадно хватал капли губами. Скорая приехала к полудню. Врачи сделали укол, и отец стал понемногу приходить в себя. Врачи, увидев, что ему лучше, сразу уехали. Через полчаса папа заговорил:
– Всё, я своё отжил. Бесполезно теперь меня лечить.
Мы с сестрой стали его успокаивать, но отцу опять стало плохо. Пришлось вызывать скорую ещё раз. На этот раз приехала реанимация. Врач сказал, что отца нужно срочно госпитализировать. Санитары принесли носилки и сразу же надели папе маску.

Отказ от спасения
Мы поехали на своей машине за скорой, и к двум часам приехали к провизорному центру. До четырёх простояли на жаре, пока не вышел врач и не сказал, что в больнице всё есть, привозить ничего не надо, и чтобы мы отправились домой.
На следующий день, в семь утра позвонила заплаканная сестра. Она сказала, что звонили из больницы. Папа умер в 6 утра. Была и ещё одна страшная новость. Нас всех тестировали на коронавирус, у мамы обнаружили Covid.
Когда мы приехали в больницу, все мои мысли были о том, чтобы уберечь от болезни родных. Отцу уже ничем не помочь, надо бороться за здоровье мамы. Поэтому я не особенно вчитывался в свидетельство о смерти и прочие бумаги. Но тут меня подозвала сестра и показала фотографию странного документа, который ей удалось сфотографировать в кабинете врача. Это была расписка, сделанная папиным почерком.
«Я, Сабитаев Майлыбай, добровольно отказываюсь от лечения, антибиотиков и остального. 21.06.2020 г.».
У меня не укладывается в голове: что же нужно сказать умирающему человеку, чтобы он написал такое? О чём ему говорили врачи, давшие клятву Гиппократа, что отец написал расписку, обрекающую его на верную смерть?
В свидетельстве о смерти причиной стояла двухсторонняя пневмония. Тогда ещё пневмония и коронавирус считались разными болезнями.

Защиты у нас не было 
Тело мы забирали в морге туберкулёзной больницы. Трупов тогда было очень много. Машины приезжали каждые 5 минут. Это потом я узнал, что в эти дни был самый пик заболевания. Врачи ходили в масках, насквозь мокрых от пота. В те дни стояла невыносимая жара.
Папа почему–то лежал далеко от всех, замотанный в ткань, на самой верхней полке. Я решил уточнить, не перепутали ли чего. Размотал ткань и обомлел. На голову в морге ему надели целлофановый пакет. На лице была маска, а под ней несколько слоёв марли, чем–то пропитанной. Или врачи сами боялись заразиться, или решили нас обезопасить.
Строгие правила для похорон, где могилу засыпают хлоркой и дезинфицируют лопаты, а присутствующие должны быть в защитных костюмах, действуют только для тех, у кого в свидетельстве о смерти стоит Covid–19. Мы же хоронили отца, как обычно. Но я понял, что это может быть опасно, и сколько ни звонили друзья и знакомые, я сказал им не приходить на похороны. Собралось только 6 человек, самых близких. Родственникам говорил, чтобы стояли подальше от могилы. Старался всё сделать сам. Защиты у нас не было. Не было даже масок. Только когда было совсем трудно, мне помогал молда. Он не побоялся читать молитву на похоронах. А вот от чтения сур из Корана ночью, как велит обычай, я его отговорил: это слишком опасно. От садака тоже пришлось отказаться. Родным я пообещал, что устрою поминки, как только снимут карантин.
Мы хоронили отца на маленьком кладбище возле посёлка.
Пакет, маску и ткань, которые были на лице, я сжёг тут же. Мылся и чистил одежду тщательно, прыскался антисептиком. Заставил родных это сделать, но мне это не помогло. Дня через три я сам сильно заболел. 

Протокол не тот
– 1–го июля у меня поднялась температура и на теле выскочила странная сыпь. На следующий день я обратился к врачу. Мне выписали антибиотики и противовирусные препараты, но в аптеках их не было. К счастью, дома в аптечке они нашлись, но только на сутки приёма. Пришлось просить знакомых привезти препараты из России. Там их в аптеках было полно, и стоили они рублей 200, то есть 1.200 тенге, а тут спекулянты предлагали это же лекарство по 5–7 тыс. Но самое страшное даже не в этом. Назначенные препараты не только не помогали, но, кажется, даже вредили. В ночь на 15–е июля я проснулся от того, что горело тело. Будто его обжигали огнём. Температура при этом поднялась до 39–и. Казалось, эту ночь я не переживу. Было очень страшно оставаться с этим чувством наедине.
Утром, как только стало чуть легче, я обратился к врачу. Тот отнёсся к моим жалобам почти равнодушно: «Вам, скорее всего, назначили не те препараты. Мы вас попробуем лечить по новому протоколу», – сказал он.
Это у них сейчас такое модное слово – «протокол». Звучит так, будто речь не человеке идёт, а о машине.

Вопросы без ответов
Лечение по новому протоколу мне помогло, хоть и пришлось помучаться. Родственники, которые общались с папой, тоже переболели. Я потребовал, чтобы они сделали флюорографию, и рентген показал, что у всех есть изменения в лёгких.
С тех пор я не могу спокойно смотреть на людей, которые игнорируют правила карантина. Ходят без масок, выходят из дома без особой причины. Они не могут понять, что этим подвергают риску не только своё здоровье, но и жизнь своих близких. Я теперь обзваниваю знакомых, пишу им в соцсетях, чтобы не шутили с этой болезнью.
Но больше всего у меня вопросов к врачам, которые заставили отца написать эту расписку с отказом от лечения, и к врачу, поставившему в свидетельстве о смерти пневмонию. Как может человек, которому доверили спасать жизни людей, одним росчерком пера подвергать других смертельной опасности? И для чего? Чтобы не портить статистику? Разве врач не должен бороться за жизнь пациента до последнего, а не уходить спокойно спать, получив расписку, снимающую всякую ответственность? Пока на эти вопросы нет ответа. Я надеюсь получить их у прокуратуры или в других высоких инстанциях, вплоть до министерства. Но сначала надо самому немного отойти после болезни.