БАРЫШНЯ–КРЕСТЬЯНКА.

Как легко сегодня живётся человеку любопытствующему: набрал в интернетовском поисковике фамилию Дорошенко и гуляй по историческим закоулкам Запорожской Сечи. Так вот, Мария Арестовна Баранова не кто иная, как прямой потомок гетмана Михаила ДОРОШЕНКО. Вот так!
Думаю, ты, читатель, простишь моё невежество и не совсем глубинные познания многовековых перипетий украинской государственности. Но одно я посмею предположить, что из генеалогического древа Марии Арестовны можно установить дату рождения Михаила Дорошенко, 1570–й год. В тех источниках, в которых я искал информацию о нём, указан лишь год и причина смерти. 31 мая 1628 года в бою с турками под Бахчисараем гетман погиб.
В её прапредках ходила добрая половина украинских государственных и политических деятелей, а также видных военачальников 16–17 веков.
– Лет за десять до войны, что сейчас идёт на моей родине в Луганской и Донецкой областях, внучатый племянник, прислал толстенную бандероль. А в ней настоящее исследование происхождения фамилии нашей мамы, Евдокии Леонидовны Дорошенко, – не без гордости рассказывает бабушка Мария свою родословную. – Ещё когда был жив один из моих братьев (а я самая младшая в семье), он дал задание родственнику разыскать в архивах историю фамилии мамы и папы. Я–то ничего не знала, а потом, как оказалось, в семье многие хранили отрывочные рассказы о нашей непростой фамилии.
Но если отец Марии Арестовны был сиротой, и внучатому племяннику ничего не удалось восстановить в архивах, то вот мама… оказалась настоящей дворянкой.
Я впервые за свою журналистскую практику беседовал с человеком, у которого в глубинных корнях развесистого древа уютно расположилась украинская история. Куда ни ткни, встретишь целый клубок военных побед и поражений, любовных романов и предательств, политических интриг. Да много чего было и есть за многовековую историю украинского казачества.
И везде фамилия Дорошенко, что называется звездит.
Времена воинствующего коммунизма понятное дело, не позволяли открыто говорить о своём дворянском происхождении. Ценилось больше рабоче–крестьянское.
Но вот как распорядилась судьба: дворянка Евдокия всю сознательную жизнь проработала в колхозе. Войну пережила. Детей приучила к мозолистому труду, правда, не всегда дававшему на прокорм вдоволь хлеба.
Семья бабы Марии жила в 25 километрах от Краматорска. Да и сегодня, по её словам, в тех беспокойных местах осталось много родственников. Иногда перезваниваются.

Последние дни на слуху освобождение Красной Армией концентрационного лагеря Освенцим. Состоялись памятные мероприятия в Польше, предваряемые бредовыми высказываниями ряда европейских политиков, показывались документальные фильмы, откровенничали немногочисленные выжившие заключённые Аушвиц-Биркенау. Кстати, как мне показалось, они были в одиночестве в своём несчастье и своей трагедии. Мне так показалось.
Словом, Старый Свет отрапортовал миру о том, что воевать – это нехорошо.
У бабушки Марии свои счёты с Великой Отечественной. Уникальный случай: за годы фашистской оккупации родной Украины она дважды попадала в плен.
– Я же совсем девчонкой была. Как только наши отступили и пришли фашисты, маме с младшими детьми ой как тяжко пришлось. Повозвращались бывшие кулаки, они сразу в полицию устроились служить. Нас из дому выселили. Добро всё забрали. В Красной Армии 5 маминых сыновей на тот момент воевали. А в Германию меня первый раз забирали в начале 1943–го года. Всех девчонок 24–25–го годов рождения в грузовые машины погрузили и увезли в Краматорск. Целый эшелон набрался. А под городом Корсунь–Шевченковский (он тогда в Киевской области находился) я убежала. Никому ничего не говорила, взяла и убежала. Спряталась. Когда поезд уехал, слышу, меня кто–то окликнул. Оказалось, из другого вагона точно так же сбежала моя односельчанка. А у неё отец старостой в селе служил. Решили, что надо идти только домой. До Краматорска шли пешком. Долго шли. Думали, хорошо сделаем, что вернёмся, а оказалось, что несчастье в семьи принесли. Глупые.
Когда я слушал рассказ бабушки Марии, меня постоянно угнетала страшная, кощунственная, парадоксальная, выматеренная мысль. А ведь сегодня, в тех же самых местах, происходят точно такие же человеческие трагедии. Режет наперекос по судьбам самостийный правдораздел. Что произойдёт дальше, никому не известно: ни фашиствующим политикам Незалэжной, ни оборонцам Донецка и Луганска.
– Дочка старосты рассказала, с кем в село вернулась. Нагрянула полиция. Маму забрали, долго били. Выпытывали, где я прячусь? Но потом отпустили. Сказали: если не партизанка, пускай живёт открыто. А через пару месяцев снова нас забрали в Германию. Убежать не удалось. Ехали долго. В вагоне 40 человек вповалку на соломе лежало. Сухари, что дома в дорогу дали, экономили. Растягивали. А так – булка хлеба на вагон и немного воды. Вот так я впервые увидела немецкий город Дрезден. Здесь нас, где по 10 девчонок, где по 20, распределили по хозяевам.

Наша беседа, точнее, монолог Марии Арестовны длился не один час. До сих пор под впечатлением от услышанных откровений.
Детали. Детали. Детали. Мелкие и крупные. Всё память заприметила и отложила. Чем старше становишься, тем чаще вспоминаешь вроде и незначительные события, а когда их набирается целая авоська, распахиваются они настоящим открытием.
Я только в учебнике истории СССР, да и многим позже, читал о бомбардировке союзной авиацией Дрездена. Но вот чтобы слышать рассказ, что называется, очевидца, согласитесь, это уникальный случай.
– Бомбили Дрезден и Лейпциг постоянно. Мы возле бараков, где ночевали, выкопали траншеи, накрыли сверху досками и присыпали землёй. Это и было наше бомбоубежище. Как только тревога о налёте зазвучит, нас бегом туда прячут. Я отчётливо помню тот день, когда сгорели от фугасок наши бараки. Мы долго прятались в траншеях. Вокруг всё взрывалось. А когда вылезли наружу, город уже горел. Горело и наше жильё. Охрана куда–то разбежалась. Что можно было спасти, вытащили. Одеяла тонкие, серыё, в основном. Холодно, мерзко. Осталось нас около 30 человек. Немцев нет. Никого нет. Постояли, обсудили ситуацию, решили, что война уже кончилась. Закутались в одеяла и пошли вон из города в сторону, откуда солнышко всходит. Недолго наша радость длилась. За городом полиция остановила. Пригнали грузовики, погрузили нас и отвезли уже в настоящий лагерь. С колючей проволокой, вышками, собаками. Он был интернациональным. Бараков 20, наверное, стояло. Кого только здесь не было: и поляки, и румыны, и русские, и французы. Ночами собак отпускали, и они по лагерю бегали, охраняли. А по колючке ток проходил. Страшно становилось.

Кино! Ей-Богу, кино. Сколько раз я сызмальства подобное за 10 копеек в «Казахстане» и «Октябре» смотрел. Иногда плакал. Переживал. Но всегда знал, что на экране артисты, и они всегда остаются в настоящей жизни живыми.
Но здесь… Детское восприятие войны ломалось, как, впрочем, ломалось восприятие войны и мира взрослое. Для себя я сделал маленькое открытие: передо мной сидел человек, который и не покидал ту войну. Сколько лет–то прошло, а бабушка Мария ещё там. Может, я не прав? Не могу точно сказать.
– В этом лагере мы без работы тоже не сидели. Разбирали завалы после бомбёжек. Долго я на рыбной фабрике работала. Откуда немцы рыбу привозили – неизвестно. Но работа была тяжёлая: постоянно в воде. Ноги без портянок, на босу ногу, в сапогах резиновых. Да ещё зимой… После рыбной фабрики у меня постоянно ноги болеть стали. А вот когда весь Дрезден сгорел, нас возили трупы убирать на разрушенных заводах. Там много военнопленных погибло и таких же, как мы, угнанных. Траншею выкопаем, и в неё, страшно вспоминать, человеческое мясо сбрасываем. Руки, ноги, головы, изувеченные какие–то куски. Заполним траншею людскими останками, накроем сверху тряпьём и землёй присыплем. Вот и вся могила. После кладбища мы всегда молчали. Даже в лагере не могли рассказывать, что мы видели и где работали.

Что собою представлял лагерный барак под городом Дрезден? Помещение, поделённое на несколько секций с двухъярусными деревянными кроватями. Зимой выделялось десять небольших брикетиков топлива. Тепла от них не было никакого. Стояли умывальники, в которых зимой вода замерзала.
Кормили раз в день, баландой. Пайка хлеба составляла 200 граммов, к ней прилагалось 10 граммов маргарина. Всё выдавалось вечером после работы. Если девочка Мария попадала по разнарядке в школу переводчиков «Фраумп шпрехен шуле», тамошняя повариха тайно подкармливала её небольшой порцией бульона и кусочком хлеба. Но это случалось нечасто.
Жилые бараки формировались по национальному признаку. Но только у советских на рукаве или лацкане одежды пришивалась нашивка с надписью «ОСТ». Без неё заключённый не мог выходить на работы в город.
Группа формировалась не пофамильно, а по количеству людей. Каждому выдавался документ на немецком языке, где указывалось количество людей в группе и где они должны работать в течение дня. Тот немец, который брал заключённых к себе на работу, полностью нёс ответственность за количество выделенных ему людей.
Одевались угнанные девушки в то, что могли достать у немцев, потому что домашняя одежда вся поизносилась. Как–то ранним утром всех заключённых собрали во дворе лагеря перед большой кучей одежды, чтобы они смогли себе что–то подобрать. Такого огромного количества платьев, кофточек и нижнего белья молодая Мария никогда в жизни не видела. Радости не было предела. Но тут по толпе пронёсся шёпот: «Это одежда из эсэсовских лагерей смерти». Так и осталась нетронутой та куча…
В школе переводчиков работали две немки–преподавательницы. Одна злющая, настоящая фашистка. Другая говорила сносно по–русски. С ней Мария подружилась. Именно от доброй немки девушка узнавала о последних победах Красной Армии на фронтах Великой Отечественной.
В то время немцы не доверяли сами себе. О каждом неверном сказанном слове тут же докладывалось в полицию. В последние месяцы войны немцы были так напуганы, что следили друг за другом и стучали друг на друга.

Кто из людей переживает нечто подобное, у них всегда вырабатывается иммунитет живучести. Хотя, нет, неправильно сказал: иммунитет выживаемости.
Дворянка Мария Дорошенко выжила. С душевным надрывом, но выжила. Она тоже выстрадала Победу. Свою Победу в Великой Отечественной. И вот уже 70 лет живёт этой Победой. С гордостью её несёт. Без всякого стыда за то, что девчонкой силою была угнана в фашистскую Германию.
– Освобождали наш лагерь американцы. Кто–то из русских пленных парней прибежал к нам в барак и крикнул, чтобы мы убегали, кто куда может. Немцы начали гранатами забрасывать другие бараки. Но им помешали. Везде неожиданно началась стрельба. Охрана разбежалась. А мы в город побежали. По уцелевшим подъездам от стрельбы прятались. Когда затихло в городе, мы обратно в лагерь пришли. Через время американцы приехали. Отсортировали по странам. Нас, советских, погрузили в автобусы и переправили через Эльбу к нашим. Какое–то время наши проверку нам делали, заполняли бумаги, тоже сортировали, но уже по месту проживания. Всех выживших с Украины погрузили в эшелон и отправили домой. Так я добралась до города Сталино (Донецк). А оттуда в вагонах с углём вместе с подругой доехали до Славянска. У неё дома переночевала и снова пешком пошла до своей деревни. Благо она находилась в 35 километрах.

Это отдельная история. Весь семейный клан Барановых десятилетиями с замиранием слушал рассказы бабушки Марии о фашистском плене. И так сталось, что одна из ветвей родственников переехала к побеждённым на ПМЖ. Но менталитет–то остался прежний: милосердие и память.
Рассказ немцев-Барановых заинтересовал местный Красный Крест. Тамошние специалисты провели настоящую исследовательскую работу и установили, что, действительно, девица Мария Арестовна СКЛЯРОВА уроженка такого-то села, такой-то области Советской Украины насильно была угнана в фашистскую Германию и работала на рыбной фабрике города Лейпциг. И ей за рабский труд полагается две с половиной тысячи евро компенсации.
Документы на получение были отправлены в Украину. В Украине же чиновники не так педантичны и честны, как в Германии. На протяжении нескольких лет они требовали от казахстанской подданной Марии Арестовны собрать кучу документов, чтобы получить не ими присуждаемое пособие. И только после очередного вмешательства немецких властей пособие удалось получить уже в Актобе.
На сегодня у дворянки гетманских кровей Марии Арестовны Барановой–Дорошенко эта справка о получении немецкого пособия – единственный документ, подтверждающий её личную Победу над фашистской Германией.