Чтобы помнили…
|
Елена ЕМЕЛЬЯНОВА собирает свидетельства о войне тех, кто пережил её ребенком. Уже несколько лет она пишет и издаёт свой сборник «Неизвестная война». В ней десятки историй, которые невозможно читать без слёз.
| ||||||||||
 | ||||||||||
ЗАЧЕМ ВАМ ЭТО НУЖНО?
– Такой вопрос мне очень часто задают, – говорит Елена Владимировна. – Вроде бы об этой войне всё сказано и написано. Оказывается, нет, не всё. К сожалению, нынешнее поколение зачастую воспринимает войну как компьютерную «стрелялку». Ведь даже в учебниках Великой Отечественной войне отведено всего несколько страниц.
Я же хочу, чтобы нынешнее поколение знало, что война – это колоссальная трагедия, перепахавшая судьбы людей. Истории, которые рассказывают герои в моей книге, порою ужасные, и я не представляю, как они, будучи детьми, смогли такое пережить и остаться нормальными людьми. Меня спрашивают, где я нахожу героев своих историй. В случайно завязавшемся разговоре на улице или в транспорте, в беседе с близкими и знакомыми коллег по работе, из скупых заметок в местной печати к юбилейным дням. Это простые бесхитростные люди, которых не сломало ни военное время, ни тяжелые послевоенные годы, ни смутное и непонятное перестроечное время. Разговор всегда складывается нелегко – слишком много тяжелых воспоминаний. Слишком много выпало испытаний на неокрепшие детские души, познавшие до черного воскресенья 22 июня только любовь и ласку, теплый ветер казахских степей и добрые лица вокруг. Меня очень задели слова одного из моих героев, который сказал: а ведь мы тогда хорошо жили, хотя и время трудное было. У людей была совесть. Двери домов на замки не запирали. Последним куском делились, по походке почтальона мы понимали, что он несёт – письмо или похоронку. И бежали в тот дом, куда несли похоронку, чтобы тот, кому её принесли, руки на себя не наложил.
Вспоминает Лидия Петровна ЛАПАЕВА (АЗОВСКОВА):
– Когда началась война, отца и троих братьев сразу забрали на фронт. За старшего, за кормильца, остался четырнадцатилетний брат Костя. Ему и 14 лет дать было трудно, такой он был маленький да худой. Наша тетка сначала пристроила его на наш военный завод красить заборы. А чуть позже упросила начальника поставить Костю слесарем. Он ему долго места не мог найти, к какому станку поставить, в конце концов, Костя стал подставлять себе под ноги ящик, и так работал. За Костей приезжали и ночью, и после смены, у него получались самые трудные детали. Никогда не отказывал… В 1944 году я пошла в первый класс. Учебников не хватало, мы пользовались ими через день, менялись друг с другом. Писали на краешках газет и прямо в книгах. Вместо сумки мама сшила холщовый мешок, с ним и ходила в школу. Зимой было особенно тяжело – на всех одна фуфайка и одни валенки, поэтому бывало, что в школу ходили по очереди... Хорошо помню, у нас давно валялась телячья шкура, отец зарезал теленка еще до войны. И мама отрубала кусочек этой шкуры, смолила ее на примусе, мыла, и после варила холодец. Жмых ели, очистки картофельные мама варила... Отец вернулся домой только в 1947 году. И мама приготовила самое лучшее угощение – варёную картошку, не очистки, а самую настоящую! Отец был больной, полуслепой, но – живой!
Вспоминает Борис Васильевич ПЕТУХОВ:
– После Сталинградской битвы в Актюбинск стали прибывать эшелоны с пленными немцами. Их везли в товарняках (пульманах), и часто на станции приходилось сначала выгружать трупы, и только потом выводили живых. Морозы стояли очень сильные, да ещё мародёрство, болезни, особенно тиф… Мёртвых хоронили на кладбище в районе улицы Турксиба, где мы жили.
Я узнал, что такое голод. Летом выручали суслики–песчаники на Бестамаке – мы их выливали, обдирали и ели, с диким луком и чесноком. У нас жил дворовый пес, куцый, умный, хотя никто его не учил. Он тоже принимал участие в добыче пропитания. В те годы возле завода «Сельмаш» находился главный цех хлебокомбината. Вечером, к концу смены, некоторые ухитрялись выбросить через забор булку хлеба, чтобы потом подобрать. Пес наш ровно к концу смены бежал к заводу и приносил хлеб, в той же тряпке, в которую он был завёрнут. Мать делила хлеб на всех, собака тоже получала «паёк».
Вспоминает Нина Ивановна ТЕПЛОВА:
– Мне было четыре года, когда началась война. Я сразу и не поняла, что изменилось в жизни. Очень скоро на фронт ушел отец. И не вернулся. С нашей улицы никто не вернулся домой.
Помню, что мама, получив похоронку, долго не верила. Делились все и всем. Особенно не хватало керосина для коптилок. Я помню, керосин брали даже столовыми ложками взаймы. Но каждый понимал, что никто возвращать не будет. И всё равно давали! Никаких конфликтов не было у нас. Соседи были очень дружные. Когда получали похоронки, я не видела ни истерик, ни слёз. Никто не расслаблялся. Помогало молчаливое участие, взаимовыручка, понимание. Двери всегда были открыты.
Вспоминает Ида Кирилловна КАРЯКИНА:
– Говоря о военных днях, я сразу вспоминаю о голоде. Очень трудно было первой военной зимой. Нас часто снимали с занятий для расчистки путей от снега. Работать было очень тяжело, но самым тяжёлым испытанием стала для нас выгрузка раненых из вагонов. Нам приходилось всего лишь вдвоем носить носилки с солдатами, которые были в гипсе, в бинтах, часто без сознания. Мы даже радовались, когда слышали стон или даже крепкое словцо. Часто останавливались, клали носилки прямо на снег, чтобы хоть чуть–чуть передохнуть… А потом смотрим: солдатик уже не дышит, и нести его надо уже в другую сторону…
Вспоминает Анатолий Петрович МАКСИМЧА:
– Мой старший брат, тоже Анатолий, умер в войну от голода. Как рассказывала мама, все жители поселка и близлежащих деревень спасались сусликами, почти все четыре военных года это была основная еда. Но сусликов мой брат совершенно не мог есть, и мама пошла просить хлеба у нашего соседа, дяди Кости Шевченко. А он отказал, хотя в посёлке все знали: это был единственный человек, который не оставался без хлеба. Брат мой умер. Дядя Костя дожил до 90 лет, но мог бы прожить и больше. Похоронив жену, он остался совсем один и не смог дотянуться до хлеба. Умер от голода – вот ведь как распорядилась судьба!
Вспоминает Надежда Васильевна ГРЕЧУХИНА:
– Вообще, люди были разные – я видела и тех, кто наживался на людской беде, и тех, кто делился последним. Но хороших всё–таки было больше.
Помню богатую накрашенную даму, всю в золоте, которая даже не стеснялась говорить, что всё заработала на детях. Оказалось, что она перепродавала продукты, выделяемые для детского дома, которым она заведовала. Из тыквы варили будан – что–то среднее между киселём и кашей. Ели. Как только сходил снег, выкапывали из земли коренья растения, похожего на камыш. Эти корешки назывались чушинки, их очень хорошо ели свиньи. Мы сушили эти корешки на печке, потом чистили стёклышком и ели. Такая жизнь была.
|
